Эти воспоминания уроженца Брест-Литовска Израиля Штейнгауза под названием «Сто лет назад» опубликовал в 1998 году в американском русскоязычном журнале «Вестник» его сын Александр Штейнгауз. Наш город описан в них любовно и пристально — чистыми глазами детства. Предлагаем вам погрузиться в ряд этих мемуарных страниц.
Непонятное слово «пожар»
Среди дня, до обеда (обедали тогда не позже часа дня), в доме поднялась тревожная суета. Отец внезапно появился дома, взволнованный и озабоченный. Мать с кухаркой и няней начали быстро укладывать в большие бельевые корзины одежду и белье из шкафа и комода, собирать столовую посуду и кухонную утварь. Слышалось непонятное слово «пожар».
Я и старший брат Исаак как угорелые носились по комнатам, радуясь необычным событиям. Вскоре нас изловили, надели на нас праздничную лучшую одежду и, несмотря на летнюю погоду, пальто, шапки и даже накинули на плечи башлыки. Запыхавшийся отец привел две подводы, на которые и стали грузить все собранные вещи, а также кое-что из мебели.
Потом, к нашей великой радости, нас с братом посадили на воз поверх уложенных тюфяков, и мы поехали в расположение лагеря 6-го пехотного Либавского полка, который к тому времени ушел на осенние маневры, и лагерь пустовал. Там мы увидели скопище телег, нагруженных домашним скарбом, и возбужденную, шумную толпу горожан. Все смотрели в сторону города. Оглянувшись, и мы увидели то, что даже нас, несмышленышей, поразило и испугало.
Черная стена дыма, местами просвеченная языками пламени, встала над городом. Сквозь эту пелену дыма и огня проглядывали две беленькие башенки костела, а впереди клубящегося дыма, ближе к нам, метались стаи обезумевших птиц. Однако испуг наш быстро забылся в предвкушении предстоящих небывалых, очень соблазнительных приключений: обеда без супа и на открытом воздухе, а главное – ночевки на возу.
Увы, нас постигло ужасное разочарование: в конце дня ветер переменил направление, пролил ливень, пожар погас, и мы к вечеру вернулись домой. Мое разочарование было настолько сильным, что я плакал навзрыд и до сих пор забыть этого не могу.
Случилось это в Брест-Литовске в конце 20-х чисел августа 1901 года (дату я установил, конечно, уже подросши). Называлось это событие Вторым Брест-Литовским пожаром. Мне было тогда 2 года 7 месяцев, но память хранит об этом мельчайшие подробности.
Поход на вокзал
Иду с отцом на вокзал, крепко держась за его руку. Иду я туда впервые и, конечно, надел свою новую каскетку, или, как ее называли, «Здравствуйте – До свидания». Это потому, что у нее два козырька: один спереди, а другой – сзади. Я уже слышал, что вокзал – это совсем другое царство. В отличие от города там – электричество, паровое отопление, водопровод и канализация. А что еще важнее, там – паровозы, вагоны и останавливающиеся на десять минут международные экспрессы.
Я тороплю отца, да как назло нам встречаются на пути знакомые, и отец останавливается поговорить с ними. Разговор затягивается, я больше не в силах этого выдержать и реву во весь голос. Но внезапно я слышу пронзительный свисток, и из-за угла выкатывается навстречу нам чудо из чудес – самоходный паровой каток. Гремя и свистя, он медленно движется, укатывая дорогу. Меня его появление буквально потрясло, и отец с трудом повлек меня с собой на вокзал.
Меня, конечно, удивил и ослепил электрический свет, поразили паровозы. Особенно пассажирские: их огромные, выше моего роста, ведущие колеса, котлы с надраенными до блеска медными обручами, их гудки, а на иных - колокола. Но потрясение, пережитое при встрече со впервые увиденным самоходным чудовищем, уже не оставило много места для других впечатлений и сильно притупило мое восприятие в тот памятный вечер. В дальнейшем осмотр паровозов, особенно появившихся вскоре паровозов серий «И» и «К», сделался моим постоянным занятием вплоть до появления в городе истинного героя века – автомобиля. Но до этого еще оставалось несколько лет.
Листья, цветы, травы…
Нам с Исааком в то время было – ему шесть, а мне пять. Без надзора нам разрешено было отлучаться на соседний двор да в полковой лагерь. Малым ребятам доступ в лагерь не был воспрещен; нельзя было лишь показываться в месте расположения полкового знамени, денежного ящика, у дома командира полка и возле офицерского собрания. В лагере было интересно, только когда играл полковой оркестр или же шли учения со стрельбой холостыми патронами.
В основном же мы носились по нашему и соседнему двору справа, где жили наши приятели. В соседний двор слева мы проникали тайком, через лаз в заборе, чтобы нарвать зеленого крыжовника и едва завязавшихся яблочек.
Летний день тянется бесконечно. Воздух зыбится от зноя; по нестерпимо яркому синему небу движутся редкие белые выпуклые облака, постоянно меняющие свои очертания; гудят шмели и пчелы; порхают разноцветные бабочки; высоко в небе зигзагообразно и стремительно носятся ласточки. Листья, цветы, травы источают одуряющие ароматы, по стволам вишневых деревьев медленно стекают капли смолки. Собаки, высунув языки, попрятались в тени. Одна лишь ребятня носится и мечется по двору. Взрослых не видать: либо на работе, либо попрятались от жары за закрытыми ставнями. К реке мы, разумеется, не ходим. К счастью, из-за большой глубины грунтовых вод колодцы во дворах были снабжены помпами, и мы, пользуясь отсутствием взрослых, часто становились под струи помпы.
Аисты на крышах города
Летнее блаженство все нарастало. В конце июня (старого стиля) уже повсюду в садах поспевали черешня, ранняя вишня, яблоки Белый налив, мелкие зеленые огурчики (корнишоны). Сходили клубника и земляника, но их сменяли черника, ранние сорта груш и слив.
Предвечерние сумерки и вечера были сказочными. Все пропитывалось запахом маттиолы (ночной фиалки), цветущего табака и резеды. В городе не было яркого освещения, и в безлунные ночи мириады мохнатых звезд глядели на землю, и серебряной рекой светились два рукава Млечного пути. В воздухе бесшумно носились стаи летучих мышей. Лунные вечера и ночи обладали своим волшебством: яркий голубовато-зеленый свет, угольные тени все неузнаваемо изменяли, и в вечерней глубокой тишине окружающее казалось нереальным, заколдованным. Много в этом, конечно, было от остроты детского свежего восприятия, но и теперь, как вспомнишь, или приснится, то испытываешь истинное блаженство.
Да, едва не забыл! На крышах почти всех домов владельцы устанавливали на коньках колеса, чтобы аисты свивали гнезда. И аистов было действительно очень много. Разрушить гнездо аиста и даже ласточки было не только грехом, но даже святотатством. Помимо аистов на окраине города и в окрестностях водились журавли и цапли – болот кругом было достаточно, чтобы им прокормиться.
Под звуки шарманки
Не упомянул я и о медведях, которых цыгане водили на цепях и устраивали с ними незатейливые спектакли. Ходили по дворам шарманщики с обезьянками. Вместе с шарманщиками приходили часто кукольники, устанавливали свои ширмы и разыгрывали пьесы, в которых всепобеждающий Петрушка неизменно посрамлял полицейских и генерала. Эти посещения цыган, шарманщиков и кукольников, несмотря на однообразие репертуара, были для нас истинным наслаждением, уступающим по силе разве только пушечной пальбе и фейерверкам.
По пятницам привозили большой двухведерный медный сифон газированной воды и две корзины пива, а также живую рыбу, цыплят, утку или гуся. Отец, приходя с работы в пятницу днем, обязательно приносил вино «Carmel» либо «Zent Rafael». Утром ежедневно доставляли на дом свежий, еще горячий, хлеб, булочки и разные булочные изделия (рогалики, бублики и пр.). Дважды в день прибывала очень занимательная и сенсационная газета «Биржевые ведомости». Правда, к бирже она не имела никакого отношения.
По вторникам приходили гости, или же взрослые отправлялись в гости, а мы, ребятня, играли в лото. Родители и приходившие к ним друзья и приятели говорили о Толстом, Чехове и вдруг неизвестно откуда вынырнувшем и загремевшем Горьком. Эти разговоры редко затрагивали наши ребячьи умы и чувства. Больше в разговорах взрослых нас интересовали войны: Англо-Бурская и Китайская (Боксерская). Очень интересовали разговоры о чудесах техники – телефоне, автомобиле, о гигантских кораблях...
Акоста и Акиста
Дома разговаривали преимущественно на идиш, но также по-польски и по-русски. Вечерами развлекались как умели. Часто пели – в основном русские песни и городские романсы. Отец поигрывал на скрипке. Граммофонов еще не было, а о кинематографе и слыхом не слыхивали. Зато театр в Бресте, конечно, был. Один летний – деревянный, большой, мест на 800, другой - небольшой, мест на 300, зимний, в каменном здании гостиницы.
Помню первое посещение театра. Это было либо осенью 1902 года, либо в начале зимы 1903 года, то есть еще до Японской войны. В город приехала труппа во главе с каким-то знаменитым трагиком. Давали «Уриэля Акосту», и родители собрались в театр. По какой-то причине они решили взять меня с собой, несмотря на рев и решительный протест Исаака, которого, опять же не знаю почему, оставили дома.
Подробнее всего мне запомнились сборы в театр. Мать вырядилась вовсю и, конечно, надела все свои драгоценности: браслеты, кольца, серьги и золотую цепь с часами. Отец надел сюртук с шелковыми лацканами, свежеотглаженные в мастерской полосатые английские брюки, выпустил поверх жилета золотую цепочку, а в жилетный карман положил золотые часы с тремя крышками. Эти часы были предметом нашего с Исааком трепетного благоговения. Увлеченный родительскими туалетами, я даже не запомнил, во что же нарядили меня.
Но вот подъехал загодя заказанный извозчик. Отец надел норковую шубу с бобровым воротником, мать – лисью ротонду, и мы отправились в театр. Все сборы я ясно помню до сих пор, а вот спектакль - очень смутно. Помню лишь молодого чернокудрого Акосту и седого Акисту. Кто же был знаменитый трагик, не знаю. Но кричали они весьма громко, и кто кого перекричал, сказать не берусь. После первого же действия я заскучал, а в начале второго и вовсе заснул на руках у отца. Даже не помню, как меня доставили домой. Все же, чтобы не ронять своего достоинства, на следующий день я рассказал Исааку содержание пьесы. Рассказ этот мало имел общего со спектаклем и с моими впечатлениями.
Оркестры в городском саду
В Бресте тогда дислоцировалась 2-я пехотная дивизия, в которую входили 5-й Калужский, 6-й Либавский, 7-й Ревельский и 8-й Эстляндский полки. Калужский полк располагался в казармах за городским вокзалом, музкоманда Эстляндского полка находилась шагах в ста от нашего дома, в угловом здании, а летний лагерь Либавского полка был как раз напротив нашего дома, по ту сторону улицы. Оркестры всех полков устраивали соревнования между собой и оркестром крепости.
Летом они обычно выступали в городском саду. У каждого оркестра были свои болельщики, как теперь у хоккеистов. Мы, жившие по соседству с двумя оркестрами, были в привилегированном положении – мы могли слушать их не только летними вечерами в городском саду, но ежедневно во время репетиций и разучивания репертуара. Репертуар этот состоял в основном из маршей походных, парадных и похоронных, а также включал попурри из опер, вальсы и даже кое-что из музыкальной классики.
Главными героями являлись, разумеется, капельмейстеры. До сих пор остались в памяти их фамилии: Певзнер, Шварц, Крейбах и Кунце, хотя и не помню нынче, кто был какого полка. По странному совпадению все капельмейстеры были рыжие и длинноусые, и я свято верил тогда, что капельмейстером может стать только рыжий. За капельмейстерами следовали солисты, особенно на корнете и баритоне – это были, разумеется, вольнонаемные профессиональные музыканты. Вот так и случилось, что я с самого раннего детства привык и очень увлекся музыкой. Особенно мне врезались в память с тех времен Серенада Шуберта, «Полонез» Огинского, «Турецкий марш» Моцарта и вальс «Дунайские волны» Берковици.
Полагаю, если бы не обстоятельства, я мог бы сделаться неплохим музыкантом. Так это или нет, теперь уж не скажешь. Во всяком случае, самой сокровенной моей мечтой было тогда стать капельмейстером.
Автор: Николай АЛЕКСАНДРОВ