Twitter Виртуального Бреста Группа в одноклассниках

Воспоминания Губенко: собаколов Гицель в довоенном Бресте

24  Октября 2015 г.  в 15:40 : История города Бреста

Продолжаем публикацию материалов-воспоминаний брестчанина Владимира Губенко, который пережил войну. Он оставляет не только в наследие свои рисунки (некоторые из них приложены к статье в качестве иллюстрации), но и текст, из которого тоже можно почерпнуть много интересного.

Иногда на главных улицах довоенного Бреста, в потоке уличного движения, среди изящных пролёток с горделиво восседающими на козлах надменными кучерами и удобно расположившимися на мягких сиденьях пассажирами, редких автомобилей и суетливой оравы велосипедистов, можно было увидеть хорошо выделяющуюся на этом фоне не спеша движущуюся упряжку: рослая, сытая, гнедая лошадь с густой рыжеватой гривой и роскошными такого же цвета хвостом, в украшенной блестящими заклёпками сбруе, с наглазниками, цокая подковами по булыжникам мостовой, с кажущейся лёгкостью тащила за собой невысокую деревянную будку на крепких окованных колёсах. На задней торцевой стене были дверцы с зарешёченным окошком. Впереди, на облучке, сидел человек небольшого роста, это было заметно с первого взгляда на него, одетый в грубый, брезентовый, наглухо застёгнутый, длинный, почти до пят, плащ - балахон, из которого были едва видны ноги хозяина, обутые в сапоги.

На голове человека красовалась глубоко нахлобученная кепка с большим козырьком. В руках он держал вожжи и обязательный кнут, впрочем, он был больше для вида, спокойная сильная лошадь казалось прислушивалась к голосу команд хозяина, безукоризненно их выполняла и было бы просто оскорбительным использование кнута для понукания этого красивого, умного, исполнительного помощника.

На крыше будки лежал, прикреплённый к ней, длинный шест с подвижной ременной петлёй на конце. Он выдавал профессию человека на облучке: собаколов или гицель, так было принято издревле их называть в Северо - Западном и Юго - Западном краях царской России, после её распада оказавшихся в составе разных государств.

Кто он такой, я узнал позже, когда увидел его при исполнении профессиональных обязанностей. Обычно будка гицеля недолго гремела по главным улицам, она сворачивала на боковые более безлюдные улицы, на которых у него было больше шансов встретить свои потенциальные жертвы. Надо сказать, что собаки инстинктивно чувствовали появление гицеля, разбегались, прятались, в петлю ловца попадались только зазевавшиеся неудачники.

Изловленного пса гицель помещал в будку, которая подвижной перегородкой была разделена на два отсека, сначала пёс попадал в «приёмный покой», из него в «общую камеру». Длинный до пят плащ из грубого брезента, длинные рукава, сапоги, надёжно защищали гицеля от укуса перепуганной, но яростно сопротивляющейся пойманной собаки.

После поимки и водворения собаки в её временной узилище, гицель переезжал на новые места, колеся по городу. Улов доставлялся в усадьбу гицеля на Лысой горе. Его дом сохранился до сих пор. А место его расположения сохранило название, полученное ещё при жизни гицеля: гицлювня. Аборигенам Лысой горы это название памятно и сейчас.

Профессия гицеля была в обществе презираемой, ассоциирующейся с профессией ката, палача, живодёра. К сожалению, жизнь показала, особенно в последнее время, что такое сравнение недалеко от истины.

Но тот довоенный гицель не был ни живодёром, ни палачом своих узников. Пойманных собак он помещал в вольеры с будками, выстроенными на земле его усадьбы, защищавших питомцев от непогоды. Кормил гицель собак кониной. До сих пор новые хозяева его усадьбы жалуются на обилие костей в земле, затрудняющих копку огорода. По сути дела, это был приют для собак, временный для одних, длительный для других.

Владельцы отловленных собак в поисках пропажи спешили на Лысую гору, отыскивали в вольерах своих любимцев, перепуганных, но в добром здравии, накормленных и напоенных. После опознания пёс передавался хозяину - на каких условиях - я не знаю. Если на ошейнике пойманной собаки был регистрационный жетон, то процедура передачи «из рук в руки» упрощалась по предъявлению хозяином документа, выданного им соответствующим отделом Брестского магистрата при регистрации собаки.

У меня сохранился такой жетон, найденный в саду пана.

Б. Чапкевича, директора Технической школы, он исчез в начале 1940 года, оставив трёх великолепно дрессированных немецких овчарок, и прекрасный ухоженный фруктовый сад с красивыми цветниками.

На аверсе круглого жетона диаметром 3 см отштампованный силуэт собаки, на реверсе, в центре жетона - присвоенный регистрационный номер, в данном случае - 1145. Вокруг него отштампованная надпись: 1938. Brzesc n/B.

Численный состав собачьего приюта постоянно изменялся. Подолгу задерживались только бесхозные, «bezpańskie psy», живя в вольерах гицлювни.

О всех этих подробностях специфического быта заключённых гицлювни я узнал от Евгения Николаевича Летуна, моего давнего школьного товарища во время частых с ним бесед - воспоминаний о днях минулых.

Его родители были долгие годы в дружеских отношениях с гицелем, часто бывали у него в гостях, хотя расстояние между домом на улице Збожовой (Мостовой), где жили Летуны до дома гицеля на Лысой горе немалое.

Подробно рассказывая о гицлювне, Женя ни разу не произнёс ни единого слова об истреблении пойманных собак, вероятно, перед гицелем не стоял, ставший теперь обыденным вопрос: «Шмалять или не шмалять?»

Гицель, как работник коммунальной службы магистрата, после сентября 1939 года продолжил свою работу в соответствующем отделе Горсовета, с началом немецкой оккупации Бреста - в городской управе. Он был нужен всем.

К сожалению, я не знаю ни имени, ни фамилии гицеля. В своих, довольно частых рассказах о событиях довоенной жизни, во время немецкой оккупации, так или иначе связанных с личностью гицеля, Евгений Николаевич никогда не называл его по имени, фамилии, просто гицель, хотя помнил и называл не только имена, но и клички своих многочисленных друзей детства и, вероятно, знал имя и фамилию гицеля, но умалчивал. Такое поведение было характерным для большинства жителей города, переживших быстротечную смену властей 1939 - 1941 г.г., оккупацию, освобождение, изменение приоритетов «да», «нет», «наоборот», они сдержанно и весьма неохотно делились воспоминаниями о пережитом, ограничивая их общеизвестными фактами, получившими общественную оценку. Как говорил бравый солдат Швейк: «Осторожность не излишня, но излишество вредит».

Евгений Николаевич начал понемногу открывать свою память после почти полувековой дружбы.

Молчаливы и сдержаны были его родители: отец - Николай Демьянович, мама - Мария Игнатьевна.

В последние годы наших встреч Евгений Николаевич всё чаще задавал, повисавший воздухе без ответа, вопрос: кем он был, друг их семьи, безымянный гицель?

Желание узнать о нём больше уже известного нам, привело нас на Лысую гору, сильно изменившуюся за прошедшие десятилетия, и мы сомневались, найдём ли мы хотя бы место, где была гицлювня.

Но первая встреченная нами на Дубровке женщина на наш вопрос сразу же дала ответ: «Гицлювка? Да вон она, рядом». И она подробно показала дорогу к ней со всеми поворотами. Следуя её указаниям, мы легко нашли дом гицеля, опознанный Летуном, познакомились с новыми хозяевами дома, но никаких новых сведений о нём мы по результатам нашего визита не получили.

Но от этого желание Евгения Николаевича узнать кем был скромный служащий Брестского коммунального хозяйства не уменьшилось, так как для него оставались загадкой некоторые факты деятельности гицеля, казалось, несовместимым с его весьма незаметным и незначительным местом под солнцем.

Небольшого роста человек неопределённого возраста, с лицом постоянно скрытым воротом грубого брезентового плаща, сверху - большим козырьком глубоко нахлобученной кепки, вызывавший к себе своим занятием отрицательное и даже брезгливое отношение со стороны подавляющего большинства общества, убеждённость последнего в его умственном и интеллектуальном убожестве. Он был нужен обществу, но оно предпочитало его не замечать, как и его, презираемого всеми собрата - ассенизатора. Это были парии общества, жившие в своём кругу, знакомство и приятельские отношения с которыми не афишировались.

Почти ежедневно, во все времена года, гицель колесил по городу и его окрестностям в поисках добычи, видя всё и вся, заходил во дворы домов, заезжал своей будкой в запретные зоны, к охраняемым объектам, не вызывая к себе никаких подозрений, а только раздражение со стороны охраны, какой спрос с убогого, откуда ему знать, что и собакам вход в запретные зоны запрещён. Его просто гнали, тогда как даже случайно забредший в зону человек, исчезал на долгие годы.

Словом - маленький, неприметный человек имел прекрасные возможности, не вызывая к себе ни любопытства, ни подозрений, для наблюдений за окружающим его пейзажем, за всеми происходящими в нём изменениями, что он и делал - и при Польше, и при «тамтых советах»

1939 - 41 г.г., и во время оккупации, давно став обыденной, привычной деталью городского быта.

Когда и при каких обстоятельствах произошло знакомство родителей Жени с гицелем, переросшее в многолетнюю дружбу, Евгений Николаевич об этом не говорил.

Его отец, Николай Демьянович, мама - Мария Игнатьевна, были родом из крестьян известного села Ольшаны Давид - Городокского района. Отслуживший артиллеристом в польской армии Николай Демьянович в 1935 году перебрался с семьёй в Брест и с тех пор они стали жителями города до конца своих дней.

Ещё в довоенное время они обосновались на Граевке, в доме Скорбника на улице Збожовой, ныне Мостовой, до самого его сноса при строительстве путепровода в результате чего Николай Демьянович и Мария Игнатьевна переселились на улицу Московскую, ныне Машерова, в дом

№ 12, в крохотную двухкомнатную квартирку на втором этаже над магазином и долго страдали от грохота работавшего в нём грузового лифта.

Родители Жени сохранили на всю жизнь прирождённое крестьянское трудолюбие, практическую смётку, сохраняя ранее приобретённые знания, навыки, умения, они легко овладевали новыми, помогавшими им во все времена оставаться на плаву, какими бы тяжёлыми не были жизненные обстоятельства. Они были «городчуками», которые всегда славились своей предприимчивостью среди жителей других районов Полесья.

«Мои родители умеют делать практически всё,» - часто гордо повторял ещё в детстве Евгений Николаевич.

В 1939 - 1941 г.г. Николай Демьянович работал в одной из строительных организаций города. С началом оккупации стал чинить старую обувь, шить новую из материала заказчика. Сапожным ремеслом он владел в совершенстве, это умение передал ему по наследству его отец, дед Жени, сапожное искусство, которого было известно в довоенной Польше. Непромокаемые охотничьи сапоги с единственным швом заказывали у него люди очень высокого ранга, среди них был и маршал Ю. Пилсудский.

Мария Игнатьевна занималась небольшим огородом, выращивая помидоры, огурцы, лук, зелень. Приложенные умелые руки обеспечивали хороший урожай, часть которого реализовывалась на рынке. К тому же она была и прекрасным цветоводом.

Продажей плодов урожая занимался Николай Демьянович. Это зафиксировано даже в городском архиве, в документе, обнаруженном

В. Сарычевым и опубликованном в газете «Вечерний Брест».

Дело в том, что немцы ввели фиксированные цены на многие продукты питания и на услуги, и превышение верхней границы цен каралось денежным штрафом.

За это и был оштрафован Николай Демьянович, незначительно превысив официальную цену при продаже помидоров, его имя попало в протокол, и вместе с ним - в историю.

На стекло одного квартирного окна, выходившего на улицу, предприимчивая Мария Игнатьевна прикрепила объявление: «Gorąca herbata. Ciastka». Продажа шла прямо из окна, местный люд охотно пользовался предоставленной услугой. Объявление было написано на польском языке, тогда наиболее распространённом языке общения среди населения города, населения с оккупантами.

Мария Игнатьевна не изготавливала продаваемые ею пирожные, печенье. Всё это она заказывала в небольшой пекарне, расположенной во дворе магистрата на улице Советской (Домбровского). Дом сохранился, в нём в 50 - годы располагался Горсовет, а старый двор исчез. Доставкой выпечки занимался Женя, приспособив для этой цели небольшую тележку.

Самым ходовым и самым востребованным товаром была водка, продажа которой под угрозой расстрела была запрещена оккупационными властями. Несмотря на грозный запрет, нелегальная торговля водкой была занятием весьма востребованным и прибыльным.

Водка. Сколько человеческих жизней она погубила, скольким она спасла жизнь! За бутылку водки лишали жизни, за бутылку водки её дарили. Как взятка она была в числе первых. А немцы, несмотря на драконовские меры принудительного исполнения закона: «Ordnung muss sein!» - «порядок должен быть», на практике оказались отпетыми взяточниками и многие возникшие у людей проблемы, решали за счёт примитивной взятки. Поэтому жители исхитрялись на этот случай запастись одной - второй бутылкой водки. Всё это происходило в конспиративных условиях, только в кругу знакомых, доверенных лиц.

В потаённых загашниках квартиры Летунов тоже хранилось несколько бутылок водки.

Однажды, глубокой ночью, вспоминал Евгений Николаевич, к ним прискакал верховой, один из помощников гицеля (у него в помощниках ещё с довоенного времени работали два молодых парня). Гицель послал его к Летунам за бутылкой водки. Получив её без лишних вопросов, посланец галопом скрылся в ночной тьме. Этот неожиданный ночной визит и вызывал вопросы у Евгения Николаевича, вызвал, очевидно, давно, но озвучил он его спустя пол века.

Во - первых, гонец прискакал, когда уже давно наступил комендантский час, строго контролируемый многочисленными военными патрулями, рассыпанными по всему городу, заставами на дорогах к городу.

Встреча с ним нарушителя не сулила ему ничего хорошего. Утром, по окончанию комендантского часа, ранние прохожие не раз натыкались на трупы застреленных патрулями нарушителей режима.

Во - вторых, чтобы преодолеть путь от Лысой горы к дому на улице Мостовой и обратно, гонцу нужно было дважды двигаться вдоль тщательно охраняемых военных объектов - аэродрома, казарм Северного городка, миновать заставу на въезде в город, да ещё с трефным товаром в кармане, не боясь встречи с патрулями, задержания, и, наконец, оклика «Halt!» и уже не услышанного звука выстрела. Нужно было быть глубоко уверенным в своей безопасности в этой ночной поездке и при всей её безрассудности - она была. Если она была, то откуда она взялась? Ответа нет.

Второй случай, произошедший в семье Летунов, был ещё более загадочным из - за полного отсутствия его объяснения.

Однажды вернувшись из школы, Женя застал Марию Игнатьевну насмерть перепуганной.

- «Женя, отца арестовали немцы, беги к гицелю, может быть он узнает, где он и что с ним!»

Женя опрометью выбежал на улицу и со всех ног помчался на Лысую гору.

Почему Мария Игнатьевна обратилась за помощью к гицелю? Может быть, не только из - за дружеских отношений с ним, но ещё и потому, что при посещении гицлювни они не раз видели возле вольеров гицеля, приятельски беседующим с немецкими офицерами, которые, по его словам пришли за пойманной им собакой одного из них. Очевидно, Мария Игнатьевна надеялась, что знакомство гицеля с немецкими офицерами поможет вытащить на свободу Николая Демьяновича.

Женя вернулся через час вместе с гицелем. Выслушав Марию Игнатьевну, он только задал ей один вопрос: «Какого цвета была форма, одетая на немцах, арестовавших Николая Демьяновича?» Получив ответ, он молча ушёл.

Часа через два после его ухода Николай Демьянович вернулся домой. Вопрос, который задал гицель Марии Игнатьевне, был единственным по числу, но единственно правильным в сложившейся ситуации. Он ещё свидетельствовал о том, что задавший его хорошо разбирался во всех нюансах цвета немецкой военной униформы, где любая её кажущаяся мелочь, незаметная для посторонних, говорила о многом лицу, знающему значение цветовой окраски мундира.

Откуда гицель мог знать такие тонкости, как цветовые оттенки на первый взгляд одинаковых мундиров, напрямую указывающие знающему это на принадлежность его хозяина к определённому ведомству, службе?

Все военнослужащие Вермахта носили мундиры защитного серо -зелёного цвета - фельдграу. В чёрную униформу были одеты немецкие танкисты. До 1935 года в мундиры зловещего чёрного цвета были обряжены военнослужащие войск СС, Главного управления имперской безопасности РСХА, его управлений - СД, Гестапо и т.д.

В 1935 году чёрная униформа была упразднена, её заменили мундирами цвета фельдграу, форма служащих СД и Гестапо отличалась только незначительными оттенками цвета.

У служащих РСХА вылезли бы глаза на лоб, если бы увидели, что по коридорам и кабинетам их управления шастал какой - то штандартенфюрер в давно упразднённой чёрной форме.

Режиссёр так полюбившегося многим поколениям людей боевика «17 мгновений весны», несомненно знала об этих мундирных изменениях, но она ещё точно знала, что для большинства её зрителей это было неизвестно, образ врага был для них нарисован Кукриниксами и, когда они появились на экране, то полностью отвечали внушённому стереотипу. Мундиры - всего лишь эпизод, один из ляпов, заполнивших сериал. По исторической достоверности он стоит рядом с «Кубанскими казаками», фильмом - инсценировкой о зажиточной колхозной жизни в разорённой войной стране во время страшного голода, разразившегося в 1946 году, вызванного засухой.

Кем он был, этот маленький невзрачный человек с презираемой всеми профессией гицеля, не оставившим после себя ни имени ни фамилии, но пользовавшимся таким авторитетом в СД (именно её работниками был арестован Николай Демьянович, и этот факт мгновенно установил гицель после ответа Марии Игнатьевны), что буквально в считанные минуты сумел освободить арестанта из его лап.

Свою тайну гицель унёс с собой за Буг, куда он ушёл вместе с отступающими с Бреста немецкими войсками, и там его след пропал. После него остался брошенный им дом да название места, на котором он стоит - гицлювня, сейчас, наверное, уже почти забытое. Нет уже всех, кто его знал, Николая Демьяновича, Марии Игнатьевны, Евгения Николаевича.

Летом 1946 года на улицах города вновь загремели колёса повозки нового гицеля, но это была другая повозка и другой гицель. Как говорится «труба пониже, дым пожиже».

В те первые послевоенные годы на улицах Бреста стали часто попадаться бездомные собаки. Выгоревшие и разрушенные квартиры центра города, возможно лишили их и хозяев и крова, часть жителей города ушла за Буг, бросив дома, квартиры, имущество. Большая часть польского населения города, воспользовавшись действием разрешения на эмиграцию в Польшу до 1947 года, покидала город, не имея со сбой ничего, кроме личных вещей. В опустевшие дома, квартиры вселялись новые жильцы, в основном восточники: семьи железнодорожников, военных, служащих.

С новым гицелем произошёл забавный случай, свидетелем которого я был, благодаря которому мне запомнилась встреча с ним.

Однажды он остановил свою будку возле рынка и отлучился по каким - то своим делам. Будку, из которой доносился отчаянный лай, окружили посетители базара, разглядывая сквозь решётку попавшихся бедолаг. Моя школа № 5 находилась рядом, на переменах мы частенько бегали на рынок, чтобы посмотреть на разложенную на прилавках снедь, на товары старьёвщиков, разложивших их на клеёнках, больших кусках брезента прямо на земле, это были так называемые развалы, возле них всегда толпились покупатели. Развалы в то время были если не магазинами, то определённо лавками хозтоваров, в них можно было найти всё, что хотел найти покупатель, на этот раз до развалов мы не добрались, привлечённые собачим лаем и громким смехом зевак, протиснувшись сквозь их кольцо, мы подошли к будке.

Героем событий, развернувшихся возле будки, был городской сумасшедший, совсем молодой и безобидный в своей болезни парнишка. Я его не раз встречал в основном в центре города, шагающим по тротуару и громко разговаривающим с самим собой, иногда, подолгу стоявшим у перекрёстка. Разговор этот был для него, очевидно, весёлым, он часто смеялся, не обращая внимания на прохожих.

Под смех людской толпы, он открыл клетку, выпустил, казалось обезумевших от приобретённой свободы, собак, которые с лаем и визгом моментально разбежались, после чего он залез в опустевшую клетку, закрылся и начал лаять. Хохочущая толпа была жестока, некоторые пытались дразнить сидящего в клетке человека - собаку, не осознавая, что они смеются над собой.

Прибежал разъярённый гицель, вытащил из клетки парня, грязно ругаясь, но бить его не посмел, понимая, что реакция толпы будет не его пользу. После чего он быстро убрался под смех переменчивой в симпатиях толпы, она на этот раз, к счастью, была на стороне больного парня, он стал героем дня.

Больше гицеля я не встречал, наверное, он где - то ездил со своей будкой, но это была последняя встреча с человеком ныне забытой профессии.

У меня тоже время от времени заводились собачки - дворняжки, но они как - то не приживались их не держали на привязи, они свободно бегали во дворе и саду дома, потом исчезали. Потом появился щенок немецкой овчарки, который вырос и стал большой, красивой, и, главное, умной собакой, любимицей всего дома и вахтёров техникума. Это был надёжный сторож.

Как то он заболел и я отвёл его в ветлечебницу на улицу Кирова. Со стороны ул. Кирова дом утопал в зарослях сирени. При нём был большой двор, за забором которого была территория военного госпиталя. Сейчас уже нет ни дома, ни двора, ни сада.

Осмотрев собаку, врач дал мне какие - то порошки, рассказал, как лучше их скормить собаке.

За новой дозой лекарства я пошёл в ветлечебницу уже без собаки, которая стала заметно приходить в себя. Врача не было на месте, пришлось ждать его прихода. Чтобы не томиться в тёмном коридоре, я вышел во двор лечебницы.

Обширный двор был залит солнечным светом, от него часть двора укрывали кроны нескольких больших деревьев, росших вдоль забора, оставляя освещённым центр двора, всё это напоминало картину художника В.А. Поленова «Московский дворик», но эти зрительные ассоциации мгновенно исчезли от увиденного мною. Двор ветлечебницы оказывается был её «Убойным отделом», а я оказался случайным свидетелем жесточайшей расправы над собаками.

В центре двора были вкопаны два столба на расстоянии 5 - 6 м друг от друга, к ним на коротких цепях были привязаны по собаке. Я вышел во двор как раз в тот момент, когда здоровенный мужик наносил удары окованной железом дубиной по голове собаки, звук удара был ужасным. Вторая обречённая собака выла от ужаса, видя ожидаемую её участь.

Поразительным было равнодушное выражение лица, если так можно было назвать рожу этого существа, я уверен, что с таким же равнодушием он разбивал бы и человеческие черепа, это была его работа.

Я почти бегом покинул ветлечебницу, и больше никогда с той поры в ней не был.

Собачьи будки - клетки неожиданно появились на территории западной части довоенного парка 3 Мая, огороженного глухим забором от той его части, которая стала называться парком 1 Мая, воссоединение обеих частей произошло в конце 50 - х г.г. В те времена там был лесопитомник. Это было в 1952 или в 1953 году. Около десятка будок стали вдоль сетчатой ограды по улице Каштановой, напротив главного паркового пруда. Был ли это перенесённый «Убойный отдел» ветлечебницы с улицы Кирова, или ещё один вновь образованный, я не знаю. Но место было выбрано со знанием дела. В то время улица Каштановая была малолюдна, небольшим движением автотранспорта, до ближайшего дома от узилищ собак было не менее 200 метров. Городской парк был отделён от лесопитомника глухим высоким забором.

Когда зимой 1954 года я с друзьями пришёл в парк, чтобы покататься на коньках на его пруду, это был ещё лесопитомник, будок уже не было, перенесли ли его, или просто ликвидировали, не знаю.

В 70 - е годы снесли здание ветлечебницы, весь квартал по улице Кирова от Пушкинской до Гоголя был застроен многоэтажным домами, жильцы которых понятия не имеют, что было на этом месте до их вселения.

Эти события давно минувших дней должны были бы давно затеряться в лабиринтах памяти, но они снова и снова возвращаются, когда сталкиваешься с собачьей проблемой, которая периодически остро проявляется в наши дни, с теми мерами, которые применяются для её устранения. Образ мужика с окованной дубиной стоит за ними. Но в те времена это пытались убрать от общества с глаз долой. Сейчас это делается публично, среди бела дня на улицах городов и весей, часто на глазах у хозяев животных, самое ужасное - на глазах детей, правда, действуют не дубиной, а отстреливают, «шмаляют» и пулей, и инъекцией яда.

Да, проблема бродячих собак есть, они часто становятся опасными и по одиночке, и в стае. Но при этом забывают, что эта проблема - дело рук человеческих и никого другого.

Собака и её собрат по несчастью лошадь, вошли в жизнь человека, когда он встал с четверенек на ноги, и прирученные животные - один из признаков появления homo sapiensa. Собака стала универсальным помощником человека, он её культивировал и воспитывал для своих праведных и, к сожалению, не праведных дел, и всегда собака была верным другом человека, прощала самые злые поступки по отношению к себе, «собачья преданность» - синоним беззаветной дружбы.

Громадную жертву приносила собака на алтарь науки.

В селении Колтуши, ныне Павлово под С. - Петербургом, стоит памятник собаке, поставленный в память о сотнях, может быть тысячах, подопытных собак, полученные результаты от экспериментов над которыми позволили академику И.П. Павлову создать учение о высшей нервной деятельности животных и человека, за что он был удостоен в 1904 году Нобелевской премии. В знак признания роли и заслуг собак в совершённых им научных открытиях и был поставлен памятник безымянному псу.

В предвоенные годы под эгидой Осоавиахима существовало и развивалось служебное собаководство, к популяризации которого были привлечены все средства массовой информации, включая литературу, в первую очередь детскую, юношескую, кино.

Мы зачитывались рассказами о подвигах легендарного пограничника Никиты Карацупы и его верного друга и помощника овчарки Индуса, бегали смотреть фильм «Джульбарс», восхищались умницей Топом, собакой инженера Сайруса Смита из романа Ж. Верна «Таинственный остров», экранизированного в 1940 году.

«Пионерская правда» писала о ребятах, которые передавали пограничникам, выращенных ими овчарок, взрослые ребята мечтали пойти служить на границу проводниками собак, которых они сами вырастили и воспитали.

Служебные собаки в довоенное время нашли применение в Красной Армии. Собака - санитар, собака - связист, их работу мы видели в киножурналах, демонстрировавшихся перед началом фильмов, об этом писали, об этом говорили плакаты Осоавиахима.

Но была ещё одна специальность, на которую дрессировали собак в Красной Армии, она находилась под покровом секретности, военной тайны: собака - подрывник танков, собаки - мины.

Летом и осенью 1941 года - самое тяжёлое, трагическое время, переживаемое страной. Немецкие танковые клинья, несмотря на героизм бойцов Красной Армии, рвали оборону, в окружение попадали целые армии, фронты, и главным врагом были вражеские танки, своим неожиданным появлением в, казалось, ещё вчера глубоком тылу. Сеяли панику, растерянность, неуверенность не только среди населения, но и среди бойцов и командиров.

«Паника, паника. Что с нами делает паника! Сами себя люди не узнают». Эти слова комиссара Николаева, сказанные им на Арабатской стрелке в сентябре 1941 года, приводит К. Симонов в своей книге «Разные дни войны». Наряду с героизмом, отвагой, самоотверженностью и самопожертвованием происходило и такое не только на Арабатской стрелке, но и на разных участках тысячекилометрового фронта. Возникла реальная угроза захвата врагом Москвы, на её защиту было брошено всё, что было под рукой. В бой пошли совершенно не подготовленные дивизии Московского ополчения и почти полностью полегли на заснеженных полях Подмосковья. Гусеницы немецких танков забуксовали в обильно залитых кровью защитников снегах.

В ожесточённых боях под Москвой немцы впервые столкнулись с собаками - минами. Вот как это описывает виденное глазами врага П. Карель в своей книге «Гитлер идёт на восток» (см. вставку).

Основным оружием наших бойцов в ближнем бою с прорвавшимися немецким танками были гранаты, бутылки с бензином, с которыми они отважно бросались на вражеские танки, взрывая, поджигая, уничтожая их ценой собственной жизни, в конце - концов остановили их у порога столицы. Для выхода из отчаянного положения наверняка применялись и собаки - мины, а если в советских военных документах этот факт не нашёл отражения, это не значит, что его не было.

Лично я узнал о «противотанковых собаках» осенью 1942 года в Пензе, из разговора военных, которые увозили в армию с собой «мобилизованную» в армию нашу овчарку по кличке «Ястреб», и я очень гордился, что наш любимец будет бить врага.

Собаки спасали раненных, работали связистами, несли службу в дозорах и даже уничтожали танки, они были рядом с бойцами на фронте, в партизанских отрядах, на их помощь надеялись и они е подводили, наши четвероногие друзья. Безукоризненные поводыри слепых, неутомимые поисковики - спасатели пострадавших от землетрясений, схода снежных лавин, селей. Ещё в XVII столетии монахи августинского монастыря святого Бернара в Швейцарии развели огромных сторожевых собак, которых использовали для поиска и спасения заблудившихся и замерзающих путников, обессиленных в снежных бурях. Эту благородную работу сенбернары выполняют и по сей день.

Собаки разных пород широко применяются для борьбы с распространением наркотиков, собаки сапёры, находящие мины, где даже современные миноискатели оказываются бессильными.

И рядом собаки мирной профессии - цирковые артисты, собаки своей дружбой и преданностью скрашивают жизнь людей, особенно больных, одиноких, принося им радость общения, поднимая их настроение, деля с ними печаль, целиком отдавая им свою дружбу и преданность.
Вот один из примеров невероятной преданности своему хозяину.

В первую мировую войну один итальянец уходил на фронт, на вокзал его провожала собака. После отъезда солдата собака ежедневно приходила на вокзал, в надежде встретить своего хозяина, это продолжалось много лет, т. к. солдат не вернулся с фронта.

Такая собачья преданность, способность выполнять разнообразные работы не являются привилегией только породистых собак, они присущи даже самым неказистым собакам «дворянской породы», причём, сообразительностью они часто превосходят своих породистых собратьев.

В конце 60 - х годов в Бресте открылся и стал успешно работать городской клуб собаководства, который организовал и возглавил энтузиаст по фамилии Туник, имени его, к сожалению, я не запомнил, но уважение к многолетнему председателю Клуба сохранилось за всю его работу на этом посту, причём эта должность была общественной.

В клуб записались владельцы собак, в большинстве это были тогда ещё экзотические для нас боксёры, затем доберманы, колли, пара немецких догов, и одна или две немецких овчарок.

По выходным мы собирались на территории клуба, где проводили под руководством Туника занятия по дрессировке собак. Всё это происходило в закрытом дворе бывшего здания горсовета на ул. Советской. Двор был оборудован бумом, барьером, вышкой с лестницей. Собаки учились преодолевать, выполнять команды, подаваемые голосом, а затем рукой. Надо отдать должное, ученики в большинстве своём оказывались очень способными и вскоре стали отлично выполнять все команды, радуя их хозяев. После этого был приглашён инструктор служебного собаководства и занялся специальной тренировкой собак «На задержание», «На обезоруживание», «След» и т. п. Занятия закончились сдачей экзаменов, выдачей документа о прохождении собакой курса охранно-караульной службы.

Члены клуба принимали активное участие в выставках, соревнованиях, проводимых в Бресте и разных городах тогда республик СССР, всегда возвращались с наградами и дипломами.

Все эти соревнования организовывало и проводило общество ДОСААФ, председателем ЦК которого в 1972 году стал трижды Герой Советского Союза А. Покрышкин. Через несколько лет он своим приказом перевёл «боксёров» из породы служебных в породу «декоративных», и все владельцы «боксёров» вынуждены были покинуть клуб. Владельцы декоративных собачек пришли в ужас от предложенного соседства. А владельцы «боксёров» были оскорблены самой мыслью соседства на выставках своих могучих красавцев с болонками, пекинесами и прочей милой собачьей мелочью.

Боксёры ушли, ушли, но всё, что было с ними, осталось при них, навыки и уменье, полученные на многолетних дрессировках. Но вскоре мы понадобились. Нас, в числе владельцев служебных собак других пород, попросил Брестский горотдел милиции принять участие в патрулировании улиц города совместно с нарядами милиции в ночное время. Всё это было организовано на добровольных началах, в рамках ДНД - добровольных народных дружин. Мы были заинтересованы в этом, т.к. за участие в дежурствах ДНД к нашему отпуску добавлялись отпускные дни, в количестве зависевшем от числа выходов на дежурство.

Нас разбросали по разным опорным пунктам милиции. Дважды в неделю мы приходили с собаками на опорный пункт. Каждый из проводников собак получал небольшие именные книжечки, в которых мы записывали все случаи задержаний, их в конце смены проверял дежурный по городу во время объезда опорных пунктов в конце смены, расписывался в ней и это уже был наш отчётный документ о проведенной нами работе.

Пред выходом из опорного пункта дежурный милиционер проводил инструктаж, знакомил с обстановкой в городе, давал указания, на что обращать особое внимание. После этого все расходились по своим маршрутам. Я всегда сопровождал милиционера, т.к. только он имел право дать приказ на применение «спецсредств», в данном случае - собаки.

И, надо сказать, что милиционеры, это были в основном молодые ребята, в сопровождении дрессированной собаки, по их же словам, стали более решительными и уверенными в своих действиях.

После каждого дежурства список числа задержанных рос. Это не значит, что задерживали всех подряд, большинство задержанных за мелкие нарушения общественного порядка, отпускались, но в присутствии собаки, следящей за каждым их движением, исключало разговор на повышенных тонах.

Однажды, милиционер задержал компанию из пяти человек, вызывающе нарушавших общественный порядок. Пять хулиганов - они могли бы просто разбежаться. Но по команде милиционера, они не только выстроились вдоль забора в ожидании машины, которую по рации довольно долго вызывал милиционер, но и не сделали ни малейшей попытки к побегу. Этому было простое, и, кажется, верное объяснение. Они бы разбежались, но никто из них не знал, за кем погонится собака. Может быть, страх сыграл решающую роль в том, что нам ни разу не пришлось давать команду собаке на задержание.

Наше сотрудничество продолжалось более года, потом пошло на спад и незаметно, почти само собой, прекратилось.

Милиция сделала выводы из этого, пусть даже короткого сотрудничества с членами клуба служебного собаководства. На вечерних улицах Бреста были замечены патрульные милиционеры с овчарками на поводке. Потом милиция, очевидно, по неизвестным мне причинам, от этой практики отказалась.

В 80 - е, особенно в 90 - е годы начался настоящий «собачий бум». В город были завезены самые разнообразные породы собак, некоторые из которых требовали от хозяев хороших знаний и умений для дрессировки и воспитания питомца для жизни среди людей. Большая часть владельцев опасных собак об этом не знали, а если знали толику, то вызывающе им пренебрегали, сея вокруг себя страх, раздражение, формируя у окружающих устойчивое «антисобачье» предубеждение.

Одновременно с этим резко увеличилось число бездомных собак, среди которых попадались недавние породистые бывшие любимцы, выброшенные за порог своими хозяевами, которые вдруг узнали, что содержать домашнюю собаку - это очень большие хлопоты и ещё большая ответственность не только перед окружающими, но и перед собакой.

Брошенные собаки бегали по дворам в поисках «хлеба насущного», сбивались в группы, вели свою, иногда очень шумную жизнь, и становились опасными для людей, к которым они по понятным причинам не испытывали никакого респекта. Возникла проблема, городские власти решили справиться с проблемой сразу и быстро, переиначив для себя известное выражение: «Нет собаки - нет проблем», положив начало поголовному отстрелу. Шмалять!

По сравнению с современными охотниками за собачьими головами всеми презираемый гицель был просто «ангелом на колёсах». Но его громыхающая будка давно и безвозвратно исчезла с брестских улиц вместе с его вольерами на Лысой горе. Может быть, поэтому над городами и весями звучит: «Шмалять!» А может быть не шмалять? Может отправлять на Лысые горы? Нет, будут шмалять.